Вот мой отклик на спектакль "Дурная привычка":
Я очень и очень далек от того, чтобы представлять себя в роли не только критика театрального, но и вообще художественного критика, и пишу отклики достаточно редко. Для этого меня надо либо как следует возмутить, либо, простите за грамматическую рифму, по-настоящему восхитить. Такое бывает очень редко. Поэтому, отправляясь на премьеру пьесы с трудно интерпретируемым названием «Дурная привычка», поставленной театром «КомедиантЪ» (
http://komediant.farvater.org/), я испытывал знакомое чувство сдержанности с легким флером скептицизма, впрочем, скептицизма вполне спокойного. Лишь в самой глубине души таилось ощущение некой очень далекой надежды – она со мной всегда, но редко выходит к рампе, предпочитая оставаться в тишине кулис.
Притчей во языцех стал театр постмодернизма, театр переиначивания, сумасшедшего маскарада и травестирования того, что было дорого с детства. Мания опорочить, принизить, вывернуть наизнанку стала – уже не модой, но каким-то всепроникающим трюизмом, банальностью циклопических размеров. И ей далеко до барочного карнавала, пестрого калейдоскопа галантного века – ибо не смешно, не интересно, и даже - не возбуждает. Должен открыто и честно признать – не люблю современное искусство. Это не значит, что я его полностью и безоговорочно отвергаю – нелюбовь моя носит, скорее, статистически-бюрократический характер, ибо редки, поистине редки ныне достойные цветы.
В этот раз мне повезло. Этот спектакль – камерный диалог двоих, диалог о любви. А любовь – редчайшее явление в мире, и не только нынешнем, потому-то и называли ее чудом те, кому посчастливилось узнать ее, и кому дарован был талант сказать о ней. В нынешнее же время всеобщего нивелирования и опрощения любовь истинная воспринимается не только как странный анахронизм, как некий древний артефакт, но и как явление, осложняющее жизнь, как некое чуть ли не наркотическое ослепление, ведущее человека в сторону от пути торного, к неудачам, падениям, потерям. Любовь властно требует огромной жертвы, которой обычно оказывается сама жизнь. В сущности, это понимали и в древности, но только придавали этому возвышенно-мистическое звучание:
Ты видишь – хлеб любви я продаю.
Купи кто хочет – честно я торгую.
Хлеб на весах. Ты голову свою
Навек на чашу положи другую. (Кабир, перевод С. Липкина)
Удивительно и то, что спектакль «Дурная привычка» поставлен по мотивам пьесы Альберта Р. Гурнея "Любовные письма". Альберт Рамсделл Гурней (р. 1930) – современный автор, к тому же – автор американский, драматург и романист. Пьеса эта, кстати, идет и в других московских театрах под своим оригинальным названием (но мне, признаюсь, название «Дурная привычка» нравится больше). «Любовные письма» (Love Letters) – редкое в современной литературе произведение. Это драма-диалог в письмах. Собственно, эпистолярная проза вообще, да и самый жанр письма мы в наше время склонны рассматривать как нечто в высшей степени анахронистическое, уводящее по меньшей мере в век девятнадцатый, к «Бедным людям» молодого Достоевского, а лучше – так прямо в восемнадцатый, к «Опасным связям» Шодерло де Лакло, или к «Юлии или Новой Элоизе» Жан-Жака Руссо, а то и к «Вертеру» самого Гёте...
И это знак. Редкое чувство воплощается в редком жанре. Сама постановка тоже должна стать уникальной и замечательно то, что театр «КомедиантЪ» именно так ставит пьесу. В уникальном месте – в квартире Михаила Булгакова, писателя, может быть, лучше всех сказавшего о любви в трагическом ХХ веке:
«За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»
Особенность постановки и в том, что актеры и зрители не отделены друг от друга – все происходит здесь и сейчас, среди нас, в маленькой комнате. Хотя я не знаток тонкостей театрального искусства, но мне кажется, что такая форма весьма непроста для актеров, которые не вознесены на пьедестал сцены, не отделены от зрителей оркестровой ямой, рампой, будкой суфлера. Исполнители – Алёна Чубарова и Дмитрий Напалков, по общему мнению зрителей (и пусть бросает камень в меня несогласный, если таковой найдется) прекрасно справились с этой задачей.
Алёна Чубарова в роли Мелиссы проходит в пьесе долгий путь от проказливой девчонки к юной и восторженной художнице, затем – к блуждающей в трагическом поиске женщине, наконец – к одиночке, сокрушенной нерассуждающей силой обстоятельств. Она по-настоящему органична в каждой своей ипостаси – хочется повторить часть знаменитой формулы – «в горе и в радости». Но, увы, этого сделать нельзя. Вся жизнь Мелиссы – путь к этой формуле, который обрывается на ее первой части. Замечателен контраст завершающих и ключевых сцен пьесы – взрыв короткого счастья в дни краткой и единственной близости Мелиссы и Эндрю, пустыня обессиливающего горя предсмертных дней Мелиссы, наконец, явление ее души в финале – в образе той самой проказницы из начала спектакля, показывающей свой детский рисунок. Это особенно замечательно, ведь если человек стареет физически, стареет и его ум, но на душу это не распространяется. И это лучше всего соответствует поэтическому видению жизни человеческой – как пути, завершающемся возвращением к истокам.
Дмитрий Напалков очень убедителен в роли Эндрю – возможно, не столь эффектной, более статичной, но не менее ответственной. Ведь он играет внешне сильного человека, из породы «волевых интеллектуалов», тех самых, что составляют элиту Америки, воплощают ее мощь и процветание. Почему я сказал «внешне сильного»? Да потому, что Эндрю, счастливчик, победитель, классический self made man, прошедший путь от флотского лейтенанта и клерка юридической конторы до всесильного сенатора – в самые ответственные моменты уступает обстоятельствам, что сильнее его. А это, увы, не «взор грозящего тирана», не темная сила вражьих орд, а всего-навсего – ревность жены, не желающей видеть картин Мелиссы в своем доме, мнение подчиненных, стрекотня журналистов. И он отступает перед этим. Надо видеть в эти моменты Дмитрия Напалкова – сжатием губ, легкой гримасой, чуть заметным сведением бровей он и протестует, и сдается, и обвиняет себя.
Финал пьесы говорит сам за себя – это трагедия воспоминаний Эндрю, перебирающего письма Мелиссы, и ее воздушное явление, говорящее нам, может быть, о самом неочевидном, но и самом убедительном из всех образов человеческого гения – о нравственном законе, живущем в бессмертной душе каждого.